В Самарской филармонии артисты московского театра "Сатирикон" на глазах самарской публики, впервые увидевших спектакль "Трехгрошовая опера", простились с этим спектаклем по книге Бертольда Брехта в постановке Владимира Машкова.

В Самаре актеры сыграли этот спектакль последний раз. Этим летом самарцы вновь почувствовали себя приближенными к культурной жизни столицы. Еще не успели забыться большие гастроли театра под руководством Олега Табакова, как любителей театра ожидала встреча с еще одним московским коллективом и двумя яркими личностями: Константином Райкиным и Николаем Фоменко. И если первый у всех прочно ассоциируется с театром, то увидеть второго на драматической сцене было достаточно любопытно.

Несмотря на то, что спектакль до сих пор пользуется успехом у зрителя, он снят с текущего репертуара. По словам Константина Райкина, всегда новый спектакль вытесняет самый старый. Сегодня пришел черед "Трехгрошовой оперы", которую актеры сыграли около 250 раз. Вообще, в театре спектаклям не дают развалиться и устраивают им торжественные проводы, справляя их так же, как и премьеру. Константин Райкин считает театр великим искусством настоящего времени, в котором необходимо уметь переворачивать страницы.

– В одной из рецензий на "Трехгрошовую оперу" было написано, что этот спектакль положил начало коммерческому театру в России. Согласны ли вы с подобным изречением?

– Про нас пишут, и это неоспоримо. Пишут очень по-разному, но главное, что любой наш спектакль рождает бурю откликов критики. Так же было и с этим спектаклем. Пресса по его поводу была безудержной: как в сторону похвал, так и в сторону совершенных ужасаний. Спектакль с самого начала был очень успешным, а это всегда кого-то раздражает. Кроме этого, в прессу проникли сведения о себестоимости спектакля, которая тогда, в 1996 году, составляла 600 тысяч долларов. Но ведь сидя в зале, человек не может сказать, сколько что стоит. Например, под этот спектакль закупалась аппаратура, которая потом работала и работает до сих пор в других постановках. А ведь люди, особенно не театральные, наивно думают, что 600 тысяч должны быть видны сразу в костюмах и декорациях. А это почти всегда не так.

Короче говоря, о спектакле было много разговоров. От восторгов до проклятий в наш адрес. Особенно когда мы играли спектакль в четырехтысячном зале в Питере.

– Раздражало то, что вы играете в таком большом зале?

– Есть часть околотеатральной братии, которая вообще считает, что все настоящее не должно иметь успех. Успех в их понимании – свидетельство дешевизны, продажности и вообще неглубокости данного произведения искусства. А это абсолютное чистоплюйство и неправда. Я к подобным высказываниям отношусь не просто плохо, а враждебно. Есть большая группа людей, этаких чистоплюев, которая считает, что настоящий, хороший спектакль должен не набирать полного зала. Они считают, что настоящее искусство – удел маленькой кучки дегустаторов, к которой они обязательно относят лично себя. Чтобы сидеть в полупустом или совсем пустом темном зале и ассоциировать и понимать то, чего не понимает никто.

А когда они еле попали в ломящийся от народа зал и сидят плотно стиснутые со всех сторон, их это раздражает, поскольку они автоматически становятся частью ненавистного большинства. Хотя на самом деле, театр – камерное искусство. В театр, по статистике, ходят всего 10 процентов городского населения, а то и меньше. То есть 90 процентов народу никогда не были в театре, и это "эстетов" должно успокаивать. Ведь полный зал – это даже не капля в море.

И все это также порождало истерики в наш адрес. Более того, кое-кто из руководства МХАТа, в то время, когда мы выпустили спектакль, просто перестали общаться со мной лично. Там даже было такое стихийное собрание, а знаю я это, потому что сейчас эти люди, ставшие самыми коммерческими на свете, общаются со мной. Я сегодня не знаю более коммерческих людей от театра, чем во МХАТе, которые за бабки готовы продать Станиславкого, Немировича-Данченко, самих себя и все такое. Хотя для меня это святой, любимый театр, и говорю я это с доброй и отчасти болезненной иронией.

– Но Владимир Машков не так давно поставил и там спектакль, который называют примером коммерциализации театра – "№13"...

– Это замечательный спектакль, но они его эксплуатируют так, как "Трехгрошовой" и не снилось. Они просто отдают ее каким-то банкам, фитнесс-клубам и тому подобное. Туда приходят люди, которые никогда не ходили в театр. Они, сидя в зале, разговаривают по своим мобильным телефонам. И громко, на весь зал, сообщают, что заканчивается первое отделение. Хотя в театре нет отделений, а есть действия. Перед спектаклем на сцену выходят культуристы. И это происходит во МХАТе. Хотя когда вышел наш спектакль, они прониклись благородным возмущением, заявив, что это и есть коммерческий театр, о котором нас предупреждали наши основатели. Это оскорбление всему духовному, глубинному психологическому русскому театру.

Где сейчас этот театр? На самом деле, все меняется, и сегодня они так рады поставить что-нибудь дорогое, коммерческое.

– Так что же такое коммерческий театр?

– Я не очень понимаю это определение. Для меня понятнее: хороший спектакль – плохой спектакль. Вот и все разрешение проблемы. Было бы это мастерски, талантливо, и не важно какого это жанра. Бывают замечательные спектакли для малых сцен, бывают другие проекты. Но главное, чтобы зал был заполнен, и лучше чтобы с лишком. В этом я убежден. Не полный зал – это какая-то ошибка.

Вообще, деление на коммерческий и некоммерческий придумали неудачники, те люди, к которым не ходят. Но даже если они на постановку затратят денег в три раза больше, чем мы, то к ним все равно не придут. Поскольку деньгами успех не покупается. Они на самом деле – лишь его малая составная часть. Успех приходит только к огромному таланту, к огромной душевной затрате. Не ходит публика на декорации. Она идет на сочетание талантливых артистов, хорошего режиссера, к которым лишь прилагаются декорации, костюмы, музыка и свет.

– Планирует ли "Сатирикон" в дальнейшем продолжить сотрудничество с режиссером Владимиром Машковым?

– С осени 2003 года он начнет ставить "Собачье сердце" Михаила Булгакова.

– Тяжело ли сегодня театру вести активную гастрольную жизнь?

– Все, что после советской власти, стало сложно. Я помню гастроли "Современника" в Самаре, когда мы сидели в вашем городе полтора месяца, играя на трех площадках, причем каждый день. А сейчас никто не может себе такого позволить. В лучшем случае мы едем на неделю.

Я считаю, что большие волжские города – основа театральной культуры страны. А Россия является мировой театральной империей. Когда там узнают, что ты играешь по системе Станиславского, что ты из России и занимаешься театральным делом, то все, кто привержен театру, падают ниц. Для них Россия – главная театральная страна в мире. И нам надо поминать свою цену. Мы однажды приехали после израильских гастролей в Тольятти и Самару. И поняли, что там театральная провинция, и решили – надо работать для своих.