Премьера - это всегда приятно. Сам факт появления нового спектакля уже дает ему статус события - почти автоматически, независимо от творческого результата. Но если постановка еще и будит мысль... Таким поводом для раздумий стала премьера оперы Римского-Корсакова "Моцарт и Сальери", которую Нижегородский театр оперы и балета предложил зрителю 20 января. Эту небольшую по продолжительности и камерную по составу участников оперу ставить необычайно трудно. Внешнее действие здесь сведено к минимуму. Событи ...

Замысел немецкого режиссера Маркуса Дросса заключался в следующем: приблизиться к скрытым истинам и показать "кажимость" всех версий смерти Моцарта (в постановке их прочитывается две - отравление завистником Сальери и фатальное воздействие "черного человека"). Но истина, она всегда где-то рядом и никогда - у тебя в руках.

Режиссерское решение воспринималось как ребус, вопрос, звучащий все более и более настойчиво, и вместо ответа на него следовало длиннющее многоточие (что тоже входило в планы Маркуса Дросса). Отсюда - принципиальная открытость формы спектакля, финальная сцена которого словно повисает в воздухе, смотрит "в никуда".

Традиционное прочтение образов главных героев смешалось в постановке с оригинальными деталями. Опера населена персонажами, которые существуют как бы вне того времени и действия и одеты не в камзолы и парики, а в обыкновенные современные одежды. Они служат фоном разворачивающейся истории (то ли это фантомы, то ли реальные люди?), а в ключевые моменты принимают на себя функцию древнегреческого хора, безмолвно комментируя происходящее своими действиями. Например, в тот момент, когда Моцарт выпивает бокал с отравленным вином.

Очень созвучной режиссуре оказалась сценография (художник-постановщик Наталия Хренникова). Черный провал сцены, украшенный лишь ниспадающим сверху бордовым занавесом, стол, стулья, клавесин нисколько не загромождали сценическое пространство, а, наоборот, поддерживали общее стремление к камерности и лаконизму. Вторил этому стремлению и оркестр (дирижер-постановщик Владимир Бойков), тщательно поработавший над деталями. В одних эпизодах оркестр скромно сопровождал декламацию певцов, в другие, драматургически важные моменты, звучал собранно и сочно, оказывался на первом плане.

Режиссура, декорации, музыкальное воплощение - все вместе это соотносилось между собой, создавая более-менее органичное единство. Но поперек замысла встала актерская (не вокальная!) работа двух основных героев.

Главное лицо оперы - Сальери. Именно его раздумья и нравственные терзания движут действие вперед. Но вместо страдающего от внутренних противоречий композитора перед зрителем появился сущий злодей уже во власти мрачной темной силы, которая сама по себе - яд. Злоба и ненависть Сальери доходила до невероятных масштабов. Где-то это шло на пользу созданному Владимиром Ермаковым образу (к примеру, там, где Моцарт играет на клавесине свое сочинение: Сальери сначала слушает спокойно, но завистник побеждает в нем композитора, и прекрасная музыка превращается в пытку), кое-где смотрелось слишком натуралистично (в знаменитой фразе "музыку я разъял, как труп" смысловой акцент почему-то падает на слово "труп", но не "музыку"). Моцарт в исполнении Сергея Перминова тоже не всегда был убедителен - чуть больше, чем необходимо, поверхностен и наивно прост.

Итак, западная режиссура с установкой на концептуальность и российское воплощение с тягой к отображению (подчас преувеличенному) правды жизни. К чему привел такой синтез? Два совершенно разных подхода, два взгляда очень сильно стремились встретиться, но так и не сошлись в одном фокусе. После спектакля оставалось впечатление раздвоенности, расхождения всего лишь "на миллиметр". Но он-то и помешал, этот миллиметр, едва ли запланированный постановщиками.